Лекция "Повседневная жизнь социальной теории: Левая антропология в стране бытового марксизма"

Несмотря на критические пересмотры своих позиций с 1980х  годов, в своей основе антропология продолжает претендовать на позицию «понимающией» дисциплины, которая переводит  с языка «условных» аборигенов на язык, который в социальных науках считается более приемлемым для разговора  о человечестве в целом — язык социальной и критической  теории, философии, феноменологии. Первой и давно известной проблемой является евроцентрическая провинциальность этого языка, не учитывающего равно богатого «теоретического» наследия «других». Второй проблемой является  анализ языков «других», которые не изолированы, как ранее предполагалось, в универсуме их жизненного мира, а находятся в интенсивном взаимодействии и с языками европейской науки, и с языками европейской пропаганды, и с языками европейских «колонизаторов», представляя собой в каждом отдельном случае уникальную констелляцию понятий и онтологических моделей. В этом смысле Россия представляет собой интереснейший феномен, где такой онтологической моделью стала адаптированная к местным обстоятельствам европейская социальная теория: марксизм-ленинизм. Этика, онтология такого «локализованного» марксизма в России принудительно внедрялись в качестве единственно верного языка описания и говорения об общественной жизни, человеческих взаимодействиях. При этом в Европе эта теория сохранялась именно в качестве «теории»  и прочно вошла в академический язык антропологов. Что окажется продуктивнее при попытке перевода с языка бытового, вернакулярного марксизма на язык антропологов: идея радикального различия или идея недоучтенного и неосознанного сходства? Нужно ли  антропологу учитывать эти сходства? И если да, то каким образом? Как проводить (и нужно ли проводить) операции перевода, если язык описания и язык информантов собраны из одних и тех же понятий? Как можно сформулировать  этические и эпистемологические проблемы, порождённые этим сходством?